ДЕТИ МАРИИ

Триумф и катастрофа "Бесконечного тупика"

По правде сказать, я едва удержался от искушения назвать свою статью "Прогулки с Галковским". Но потом подумал – ведь придётся закончить её стандартной и ожидаемой фразой "…гулять с ним можно". А "гулять"-то с Галковским как раз и нельзя, сразу шишку нашибёшь или хулиганы шапку утащат. Это, скорее, напоминает игру в песочнице: строятся города, лепятся куличики, потом всё разносится к чертям и изобретается заново. Галковский, мне кажется, поначалу хотел стать последним ребёнком русской песочницы. Той самой песочницы русской литературы, в которой наш образованный класс просидел весь 19 век, откуда его на время выгнали и в которую он сам опять зачем-то полез после всех революционных потрясений. У него, у Галковского, это получилось не совсем так, как было задумано, но всё равно гениально.

Начать хотелось бы с одного относительно глубокомысленного замечания (обещаю, дальше их не будет совсем). Был такой, если кто ещё его помнит, русский философ Фёдор Степун. И у него была идея-фикс: мол, русская философия больна "гипертрофированной художественностью". Русские, считал он, неспособны к правильным философским построениям, к рациональности и логике. У них всё "нутряное", "утробное", "из кишок и чрева". Иными словами, вся русская философия есть не что иное, как бесконечная манифестация художественного сознания, "философствование нутром". "Облака похожи на коров" или что-то в этом роде – этакие заметки пьяного пастуха на привале. Медитации вокруг "Софии" и даже выдумывание удивительной четвёртой ипостаси Божества, при ближайшем рассмотрении оказывающиеся посвящениями ушлой похотливой бабёнке из ближнего круга "господ умствующих". Всем этим чисто фрейдистским бредом заполнялись страницы толстых томов. Бердяев страдал гомосексуализмом, Соловьёв алкоголизмом, кто-то ещё чем-то… И их личные проблемы в конце концов делались философскими.

В этом смысле наиболее характерен Розанов. То, что он писал, сейчас, конечно, назвали бы чистым перформансом. Ещё бы! Сегодня одно, завтра другое. То светлый образ Христов. То "тёмный лик" и "страшная смертная тайна церкви". То "радостный ангел Иеговы, трепещущий на срамном уде каждого иудея". То "обонятельное и осязательное отношение" известно кого известно к чему. Прыг туда, прыг сюда, прыг обратно… Всем приятно. Опавшие листья. Над нумизматикой. За библиографией. Десять копеек за строчку. Отомстить им за бедные годы молодости. Мог бы наполнить клубами чёрного дыма мир. Но не хочу.

И вдруг произошло оно самое, давно чаемое самыми прогрессивными слоями - Русь слиняла в три дня. Ни шуб, ни домов не оказалось. Яйцо, три корочки хлеба, вот повседневная снедь моя. Пусть о могиле позаботится еврейская община. Надгробие, разбитое посохами слепых. Отвратительный проповедник пошлейшей поповщины Розанов. Спрашивайте у букинистов… Издательство "Ардис". Нелегальное просовывание. Круг замкнулся.

В общем, Розанов сочинил столько всего, коснулся стольких тем, что именно его творчество, а не "Евгений Онегин", должно быть названо настоящей энциклопедией. Правда, не русской жизни, а - русского ума. Это интеллектуальный поэт. Странно, что у нас его считают "философом". Тем не менее, почти все русские вопросы Розанов "проговорил", а на многие из них дал сразу по несколько ответов. Совокупность его текстов – это настоящая карта русского ума, всех его самых тёмных, мрачных, пыльных закоулков… "Путешествие по Розанову" до сей поры представляет собой одно из интереснейших и опаснейших занятий.

Потом наступила "Глобальная Сова", и до русских вопросов уже почти никому дела не было. Родился советский человек. Без вопросов, без страха и упрёка, ничем особенно не хуже, чем на Западе. Я говорю это без всякой иронии. Советский человек был чем-то сродни настоящему американцу. Много деловитости, изобретательности - и ни тени сомнений ни в чём ("чем мне поможет этот Омэр Ха Эм?", как писал О'Генри). Правда, не было опыта трудовой самоорганизации, не было производственной культуры, но это, в сущности, вопрос времени, который с диким скрипом решается как раз сейчас.

Однако, поскольку "Сова", как ей и полагается, страдала врождённой культурной слепотой, а некоторые "вожди" выросли на классической традиции погибшей Империи, то Русский Дух (Даниил Андреев сказал бы – уицраор России) начал помаленьку искать себе новое воплощение. Так сказать, "жуткий Волан-де-Морт решил вернуться".

Как ни странно, такое воплощение в России нашлось.

Хорошо помню, как в 1990 г. в "Новом мире" и "Нашем современнике" почти одновременно появились отрывки из чего-то невероятно сложного и интересного. Оно называлось "Бесконечный тупик". Журналы выбрали разные срезы этого странного для тех времен произведения: отец, Россия, Розанов, литература… Я, 22-летний выпускник гуманитарного вуза, с удовольствием читал это и перечитывал, даже в метро и в автобусе. Странно, но почти все идеи так или иначе совпадали с моим тогдашним (а отчасти, пожалуй, и сегодняшним) мировосприятием.

Автора "БТ" звали Дмитрий Галковский. Я сразу запомнил эту яркую фамилию. Вскоре появилось его интервью, уж не помню, где, кажется в "НГ". А потом наступил 1993 г., и "Независька" опубликовала три тогда очень порадовавшие меня статьи – "Андерграунд", "Разбитый компас указывает путь" и "Стучкины дети". Это казалось каким-то свежим ветром в затхло-заскорузлой атмосфере "ельцинской РФ".

Потом Галковский работал в каком-то информационном агентстве с греческим названием, готовил так и не вышедшую "Энциклопедию Высоцкого", издавал журнал "Разбитый компас" и выступал с разными статьями на собственном сайте "Самиздат". В частности – с очень интересной статьей "Русская природа и русская политика". Выпустил сборник "Уткоречь" с любовно им собранными дебиловатыми советскими виршами. А ещё мне в 1998 г. попалась его сочинение под названием "Дырокол" с опровержением концепции Суворова-Резуна, и тут уж показалось, что человек, так сильно на меня повлиявший в 1990-91 гг. малость, мягко скажем, сбрендил. То есть получалось, что из почти одинаковой "экзистенциальной ситуации" он и я пошли разными путями. Я прочитал "Тупик", сделал соответствующие выводы и стал совсем по-другому смотреть на жизнь. Сам же автор продолжил кружение в лабиринтах сознания русского уицраора и забрёл туда, куда, возможно, совсем не следовало бы забредать.

Последнее, что я прочитал у Галковского – пьеса "Друг утят" (ну, ещё и сказки на ту же "утиную" тему). Она осталась совершенно недоступной моему разумению. Но об этом скажу потом. Поговорим для начала о "Тупике"…

Сразу определю основную мысль статьи, мессадж, как теперь говорят. Я считаю, что литературная деятельность Галковского – это колоссальный подвиг, сродни монашескому или отшельническому. Человек поставил на себе эксперимент: оттранслировать все возможные колебания Русского Духа в том виде, в каком он, дух этот, дожил до конца 80-х гг. Более того, Галковский добрёл до самых крайних лабиринтов, показал границы и отметил те точки, куда ходить не стоит. Вот в чём заслуга Дмитрия Евгеньевича. Некоторые считали его философом. Но он не философ, как не был таковым и Розанов. Галковский – литератор, исследователь того самого "бесконечного русского нутра", о котором писал Степун. Его жанр – своего рода путевые заметки. Я думаю, что после Розанова и Галковского "русскому нутру" сказать больше уже совершенно нечего. Эта эпоха кончилась раз навсегда. Очень жаль, что сего знаменательного факта никто до сих пор не осознал.

Впрочем, Галковский и начинал именно с той точки, где закончил Розанов:

"Я прочел "Опавшие листья", в центре которых, в одном из центров, – болезнь и умирание близкого человека... Что же такое "Бесконечный тупик" (в целом)? Тот же ритм, те же темы. Я лежал где-то там, внутри, и думал: "А надо ли расти? Может быть так и остаться, в себе?" А Розанов сказал: "Расти, миленький. Закрой глаза и расти. Это фатум, и так МОЖНО". (№100)

Первоначальная точка, от которой у Галковского начинает новую ритуальную пляску Русский Дух, проста – отсутствие любви и понимания. Нет того самого советского счастья, "когда тебя понимают". Начинается самоанализ, копание в душе. Возникает вскоре и типичный русский вопрос-восклицание:

"Боже мой, куда я попал...! Жить! Мне!! Здесь!!! Обидно. ... Если б вы знали, как это обидно!" (№72)

Так начинали многие, да что там – почти все русские литераторы… "Эта страна…" Удивительно, что у Галковского всё это не превращается в беллетристику, а движется само собой, обнажая новые и новые пласты мысли, новые оскалы мысленных ловушек. Это рекурсивная компьютерная программа, просчитывающая все возможные выводы из всех возможных ситуаций русского сознания. Сам автор это прямо признаёт:

"Я знаю, что я человек. Никогда не считал себя ни животным, ни божеством. Но я также знаю, что моё человеческое существование это какая-то ошибка, несправедливость. Получается, что я, моё мышление – это функция какого-то там человека, тогда как по большому счёту человек должен быть функцией такого сильного мышления, как моё. А мой разум силён. Не в том смысле, что я умнее окружающих и т.д., а потому, что он пугающе независим от того, что окружающие и называют Одиноковым. Все свои силы я отдавал разуму... Холил его, кормил, выращивал, как какой-то заморский фрукт в сложной оранжерее. И вот раскормил со слона. А он лезет мне своим хоботом в душу: я это и есть ты, а ты это часть моего я. Я как-то перетёк весь в разум и хочу в нем совсем раствориться". (№72)

Россия, подобно автору, тоже оказывается некоей функцией, своеобразным "вторичным мозгом" европейской идеи:

"Белорусы, украинцы и великорусы – это три зародышевых лепестка европейского разнообразия. В Европе какой спектр: от Швеции до Италии. В России на том же протяжении унылая равнина с всё тем же населением. Лишь с каким-то глухим намеком на разнообразие. Все-таки поморы и терские казаки – это одно и то же по сравнению со шведами и итальянцами. У которых при общей переплетённости истории (викинги основали государство на юге Италии) различие удивительное.

Такая монотонность делает в идеальной сфере Россию увеличителем Европы. Всё происходит грубо и в гигантских размерах. Россия увеличивает европейские идеи и доводит их до абсурда". (№48)

Огромное место в "БТ" занимает тема отца. Удивительным образом именно в такой интерпретации она оказывается близка очень многим. Ведь отец у Галковского, отвлекаясь от чисто личных моментов – конечно, и символ Бога тоже. Этот Бог жил, потом спился, был парализован и умер. Умер вовсе не от сострадания к людям, как в версии Ницше. А от невозможности втиснуться в ту узкую ложбинку сознания, которую оставили себе "советские люди". Бог умирает потому, что человек оказался слишком узок. Потому что он оказался недостоин целей, которые поставил перед ним Бог. В сознании советского человека для Бога места вообще нет. Поэтому Бог капитулирует и умирает. Впрочем, этот вариант "смерти Бога" тоже можно назвать своего рода состраданием. "Если человек таков, что я ему не нужен – так пусть живёт без меня. Для него я умер. Так будет лучше для человека" – говорит Бог Галковского. Впрочем, Бог советского мира понимает, что любое его поведение – просто упрёк этим маленьким людям.

"Однажды он с "ребятами" ел на кухне уху под водку. Одну тарелку кто-то не доел, и туда кости бросали и бычки. Потом ребята ушли, а отец на кухне остался и стал есть из этой тарелки. Долго, смачно обсасывая кости, вылавливая ложкой и тщательно пережёвывая разбухшие окурки. Я в ужасе тянул его от стола, а отец спутанно сопротивлялся, невнятно шипел: "Пошшёл отсюда, ничтож-жесство". (№65)

Видя всё это, человек не может не задаться элементарным вопросом: что же, что превратило мою жизнь, жизнь моих близких в это пустое, мрачное, беспросветное прозябание? "Можно ли сделать их благородными?" Можно ли вернуть себе потерянного, забытого Бога?

И сознание русского, делая очередной круг по арене, естественным образом упирается в большевистскую революцию, как в главную причину всего происходящего и корень зла:

"Октябрь – что это? Полный крах, или есть в последующих событиях какой-то смысл, пусть тёмный, но смысл? Может быть, есть. Может быть, хотели из России сделать процветающую Францию с отличным пищеварением и давно выжранным червями мозгом ... Но не получилось. Потеряли и мозг, и тело разрушили язвы, но остался человек, пускай кости и череп человека, но человека, а не полусущества-полумеханизма". (№94)

Революция, естественно, не с неба упала. Она готовилась глубоко в народной гуще. Это был чистой воды черносотенный импульс. Однако, когда "час пробил", и толпы пошли крушить декорации Империи, наверху вдруг оказались представители совсем иной идеологической ориентации. Они были подготовлены к Катастрофе, умели управлять, были безжалостны и имели хорошо подвешенный язык. Русская революция с самого начала оказалась в плену чуждых ей идей. Своих у неё совсем не было.

"После 17-го произошла лишь окончательная материализация разрушительных фантазий. Всё "это" тысячи раз репетировалось, проигрывалось в индивидуальных судьбах, мечтаниях и спорах. И нужно ли было осуществиться русской мысли? Может быть, именно чисто материальный путь, путь "бездуховности", экономических и военных мускулов с маленькой чахоточной головкой вместо трёхаршинной морды с человеческим лицом нужен был? Социализм это именно болезненно разросшийся русский мозг, вырванный из организма и агонизирующий в собственном солипсическом безумстве. 17-й – ожившие мысли и фантазии – окончательное окультуривание России". (№54)

Русский мозг в какой-то момент вдруг оказался вне ограничительных рамок. В этом и состоит преступление Розанова, всех "философов серебряного века". Они, без какого-либо плана, просто прыгали по тропам Русского Духа, не думая о завтрашнем дне. У русской революции, у вулканического выброса "русского нутра" не оказалось ни программы, ни вождей, которые бы ей соответствовали. Она ухватилась за тех, которые были. Товарищ Троцкий. Товарищ Ленин. Товарищ Бухарин… У них была логика, а у революции – не было. В результате она с самого начала была обречена на поражение.

Так мы потеряли ту, "другую Россию". И получили "80 лет вместо", опять же, говоря словами Галковского.

Кто мог бы стать идеологом настоящей русской революции? Да хоть бы и тот же Розанов. Но он предпочёл богемное "философствование". Однако я привёл бы другой пример. Это Алексей Фёдорович Лосев…

Весной 1991 года один мой друг дал мне почитать "Диалектику мифа". Несколько дней я провалялся с ней на диване и, надо сказать, эта книга меня "всего глубоко перепахала" (как когда-то говорил Ленин о бездарном романе Чернышевского). Это было совершенно иное мироощущение, очень свежее, очень творческое, полностью меняющее взгляд на все окружающие предметы. Неудивительно, что большевики книгу запретили…

За весёлыми построениями Лосева уже явно маячили строительство современных дорог, борьба с дураками, стройные ряды черносотенных штурмовиков и памятник Лавру Георгиевичу Корнилову с верёвочной петлёй в могучих руках на главной площади имперской столицы.

Но я подумал – а ведь Лосев выступил слишком поздно! Книга вышла в 1928 г., когда уже ничего в России нельзя было изменить. Причём это была ещё только теория. Необходимы были популяризаторы, толкователи, ушлые политические гешефтмахеры. Ничего этого не получилось, да и само "послание" оказалось запоздалым, "арьегардными боями" (термин С.С.Хоружего) русской философии. А вот у большевиков всё уже к тому моменту было…

Что же делал Лосев перед революцией? Изучал тонкости понимания эроса у Платона да искал успеха в салоне Вячеслава Иванова. Впрочем, ему простительно – он был тогда слишком молод. Но история его наказала и за это.

Потом, всю последующую жизнь он глумился над советским языком, советской философией, советским образом мышления. Его специфический интеллектуальный юмор был понятен разве что сотне-другой читателей. На мой взгляд, "История античной эстетики" – чтиво, удивительно напоминающее "Бравого солдата Швейка", только философское. То же можно сказать о других его работах. Лосев – философский клоун, развивший почти нечеловеческую способность к иронии.

Вот во что его превратила "Сова"…

Философы "серебряного века" всё бездарно пропили и прогуляли. И Розанов в особенности.

Но вот железные когти стали ослабевать, на асфальте проросла редкая травка, и Русский Дух решил вернуться. Для этих своих целей он выбрал Дмитрия Евгеньевича Галковского. Наш герой заговорил этим языком – и уже не мог остановиться. Русский Дух нашёл, наконец, своё воплощение:

"Не в силах оборвать свою речь, русский, раз начав говорить, говорит до конца – это поток слов, доходящий в конце концов до истощающего саморазрушения. Если с этой точки зрения посмотреть на "Бесконечный тупик" (основной текст), то его можно представить как своеобразную филологическую катастрофу. В начале изложение ведется сухо и отстранённо, но постепенно оно начинает прерываться всё более учащающимися вставками, имеющими чисто субъективное значение и поэтому совершенно стилистически не оправданными". (№7)

В этом контексте интерес Галковского к Высоцкому совершенно не случаен. Оба они были медиумами – один выражал Русский Дух, другой – Русское Коллективное Бессознательное. Вдобавок Высоцкий предсказал, какие выводы, помимо прочего, сделает Русский Дух обо всём происходящем:

Тут мужик поклоны бьёт,

Отвечает вежливо:

"Я не вор, я не шпион,

Я вообще-то дух…

За свободу за свою,

Захотите ежели вы,

Изобью за вас любого,

Можно даже двух!"

Когда же лирический герой просит чего-то более существенного ("дворец до небес"), дух отвечает:

"…Мы таким делам

Вовсе не обучены,

И кроме мордобитиев –

Никаких чудес…"

Не знаю, достаточно ли хорошо Галковский задумывался над этими словами. Одно ясно – эта тема не могла его не привлекать. Мордобитие он тоже успел пообещать. Местами в "БТ" Дмитрий Евгеньевич срывается на весьма обычную в таких случаях, но совершенно обоснованную и понятную в рамках его повествования шовинистическую словесную эквилибристику:

"...русские не захотели. С кровью, с мясом выдрали, потеряли всё, почти всё, разрушили и уничтожили национальные святыни, но сохранили большее. Россия ещё поднимется. Через 50, через 100, 200 лет. Может, мир похолодеет от ужаса фатальной борьбы... " (№94)

Это, судя по всему, горячечная попытка русского сознания изобразить что-то в духе гитлеровских речей. Вот только уже в момент произнесения мы знаем, что это лишь литература, лишь поза. Это мы "давно проехали". Вот они, "заглушки русского языка", используя термин самого Галковского… Русский человек слишком широк для этого. И Дмитрий Евгеньевич захлёбывается, задыхается, бессильными обещаниями мести то тут, то там прерывается его стройная речь. Начинается сплошная череда примитивных мыслительных провокаций вроде такой:

"Гражданская война была развязана различными группировками евреев, боровшихся за власть. Весьма показательно, что в Ленина стреляла Ройт-Каплан, а Урицкого убил Кенигиссер, пасынок Исайи Мандельштама. Антисемитизм белой армии - жупел. Погромы были и со стороны красных. Это стихийные эксцессы - запряжённая русская лошадка взбрыкивала.

Если бы белое движение было чёрным, то советская власть не продержалась бы и 6 месяцев. Евреи же использовали во внутрикагальной грызне обломки разрушенных февралём монархических и черносотенных сил. Монархизм Деникина или Колчака носил декоративный, опереточный характер. Точнее, в контексте происходящих событий сами эти фигуры выглядели не совсем настоящими". (№82)

Такими вот пассажами "БТ" прямо-таки набит. Понятно, что Галковский совсем не "деревенский антисемит", а всё это – просто лабораторное исследования путей Русского Духа, и относиться к нему надо соответственно. В том смысле, что такие выверты при определённых условиях тоже возможны. Самое смешное, что впоследствии "русский дискурс" попал именно в подобные поганые условия, и "200 лет вместе" Солженицына – лишь прямое следствие этого.

Собственно, Галковского всего более не устраивает в советском мире отсутствие настоящей литературы Большого Стиля. Мелковато. "Райкин плюс Жванецкий". Провинциальность тем и сюжетов. Ушлые дельцы-писатели. Вот это ему и хочется вменить в вину "советской цивилизации".

Но измерять успехи цивилизации "великой литературой" – вот самая страшная ловушка. Совок ведь и как раз показал всем впервые, что можно делать ракеты, перекрывать Енисей и изобретать автоматы Калашникова, но при этом писать бездарнейшие глупости про партийное руководство заготовками овса в деревне Гадюкино под видом национального эпоса. Или "Целину" с "Возрождением" – чтобы дать им все мыслимые и немыслимые премии. А поскольку великую литературу "Сова" отменила, и эту отмену затем утвердила "новая власть", то что остаётся делать несоветскому русскому?

У него есть два пути: молча огрызаться на унылую реальность или "переквалифицироваться в управдомы". Впрочем, есть и третий: стать тем же управдомом, периодически огрызаться и делать то, что считаешь нужным для исторической перспективы.

Лично я выбрал именно третий путь. Мои друзья, почти все, – тоже. Спасибо Галковскому… Тем не менее, никто не стал "пасти народы" в качестве властителя дум. Но жизнь после фильтрования мозгов через сетку "Бесконечного тупика" кажется несравнимо осмысленнее, чем до этого.

Где-то в одной из своих статей (точно уж и не помню, да и цитирую лишь по памяти) Галковский писал:

"Вот ты – рабочий. Работаешь на заводе, производишь железки грязные, никому не нужные. Потом получаешь зарплату, пьёшь водку отвратную, гнусную, и по подъездам с кошками блюёшь. А я на машиночке пишущей, в тепле, в холе – чуки-чуки-чук, чуки-чуки-чук – двадцать страничек! И заработал столько, сколько ты за месяц. Учись, свинья, как русский дворянин деньги зарабатывает!".

Старая парадигма русской литературы подразумевала – существует Великий Творец Культуры, который стоит над толпой маленьких людей. Ему все всегда должны, все обязаны прислушиваться к движению его тонко организованной души. Он царь и бог этого мира… Ради него и солнце по утрам встаёт, и птички поют…

Как писал Киплинг в замечательном стихотворении "Дети Марфы":

And the Sons of Mary smile and are blessed - they know the angels are on their side.

They know in them is the Grace confessed, and for them are the Mercies multiplied.

They sit at the Feet - they hear the Word - they see how truly the Promise runs.

They have cast their burden upon the Lord, and - the Lord He lays it on Martha's Sons!

Или, в очень хорошем, но значительно менее страстном русском переводе:

А детям Марии чего желать? Они знают – ангелы их хранят,

Они знают – им дана Благодать, на них Милосердья направлен взгляд.

Они слушают Слово, сидят у Ног – и зная, что Бог их благословил,

Своё бремя взвалили на Бога, а Бог – на детей Марфы его взвалил!

Мы же, "остальные", "толпа", идём совершенно другим путём, который Киплинг в тех же "Детях Марфы" охарактеризовал так:

Двигая камни, вгрызаясь в лес, чтоб сделать путь прямей и ровней…

Ты видишь кровь? Это значит: здесь прошёл один из её детей!

Он не принял мук ради веры святой, не строил лестницы в небеса,

Он просто исполнил свой долг простой, в общее дело свой вклад внеся.

Так-то оно так… Но старое русское сознание, представленное Галковским, в значительной мере индивидуалистично. Оно делит мир на героев и толпу, ими ведомую. Странно, что в "БТ" практически не отражена тема "тварь ли я дрожащая или тоже право имею?". По всей видимости, именно из-за того, что Русским Духом этот вопрос давно решён. "Имею право", и всё тут.

Здесь-то и заключалось трагическое несовпадение идей, оттранслированных Галковским, и утробных мыслей постсоветского человека. "Хомо постсоветикус" не желает для себя карьеры творца в прежнем понимании этого слова – как писателя, художника и т.п. Его больше интересуют деньги и чисто материальный успех. Со временем, конечно, вкус к другим, более интересным для культуры вещам, у него появится. Но это будет уже совсем другая литература. Нынешние "Дети Марии" оказались в одиночестве и темноте. Их места заняты другими, совсем другими людьми. Галковский успел сказать и об этом.

"….Мне мои стулья не нравятся. Какие-то все они разношерстные и неудобные. Кроме вертящегося кресла. Кресло хорошее. Так сколько человеку стульев надо? Одно вертящееся кресло. Но волшебное. Чтобы крутанутся на нем - р-р-раз - и в ответ на идиотскую анкету написать очень даже симпатичный рассказик. Хотите - могу дать на моем месте посидеть. Смотрите только, с ума не сойдите. Хотя вы на моем месте и сидите. И без малого сто лет. На 12 миллионах стульев убитых и ограбленных русских людей. Ну сейчас, ну сейчас начнется великая советская литература. Но нет ничего. Только "12 стульев" да "Золотой теленок". И то как случайная удача. Что, Данила-мастер, не выходит вересковый мед?" (Независимая газета, 28.01.2003)

Но беда в том, что и у самого автора "БТ", берущегося за "бель летр", ничего нового тоже не получается. Что мы запомним из пьесы "Друг утят"? Да разве что характерную песенку:

Поп ёп татарина,

Поп ёп татарина,

Поп ёп татарина.

А татарин ёп попа,

А татарин ёп попа,

А татарин ёп попа.

Вот на такой своеобразной ноте обрывается страстное выступление Русского Уицраора. Это, конечно, настоящая филологическая катастрофа. То есть нам показали, что Русский Дух мощен и глубок, но на практике годится разве что забивать гвозди в ботинки. Так сказать, не создаёт уже никакой литературной ситуации, не создаёт сюжета помимо бесконечной рефлексии, самобичеваний и самокопаний. По крайней мере, Русский Дух в таком виде, какой он принял у Розанова и Галковского (впрочем, на их месте мог бы быть любой другой приличный писатель). Он резво выступил – и проиграл. Произошло что-то, неуловимо напоминающее мятеж декабристов, "эту буффонаду". Вышли на площадь, выстроились в каре, подняли шум, получили по зубам. Теперь время покидать сцену. Мне кажется, это временно. "Он ещё вернётся и всем покажет", но будет это не скоро и в формах, которые я теперь даже представить себе не могу.

Что ещё изберёт потерпевший поражение Русский Дух для новой манифестации, для своего третьего пришествия? И возможно ли оно вообще? Кажется, Галковский прошёл все его тропки и изучил все тупики.

"Все русские писатели коллективно писали одну книгу. И никакого отношения к действительности. Просачивались какие-то обрывки: спутанные факты, одежда, прибаутки. А шло чисто иррациональное, подсознательное порождение. Стометровый череп, наполовину врытый в землю. А внутри многотонный живой, но спящий мозг. И он порождал Антихриста. Реальность залетала в глазницы случайными снежинками, и иногда, из-за микроскопического колебания температуры, связи между нейронами на каком-то квадратном миллиметре коры вытягивались не совсем так. Вот и всё. Связи (непосредственной) с реальностью, с историей - никакой. Онанизм. Не случайно, не из простого эпатажа Розанов обозвал русских литераторов, отрицающих реальную государственную жизнь и живущих тем не менее почти исключительно общественно-политическими вопросами, - онанистами". (№67)

На фоне "Бесконечного тупика" в русской общественной атмосфере 90-х как раз победил воздух "отрицания государственной жизни", но совсем не тот, если можно так выразиться, разумный индивидуализм белого горожанина, который проповедовал Галковский, а мстительная антигосударственность своры мелких крохоборов. Это было ужасно – ужасно стыдно.

Сам же Дух, устыдившись этого, исчез, сменился бесконечно серыми буднями либеральной политкорректности и левацкого словоблудия. Но ведь где-то он ещё существует! Он не может исчезнуть окончательно! И мы его ищем, и надеемся увидеть. Надеюсь на это и я… Впрочем, я знаю, что после "БТ" и последующего поганого безвременья 90-х гг. Русская Идея навсегда стала лишь частью большого балаганного перформанса. Но так ли это плохо? Так ли уж отвратителен дрессированный Русский Уицраор, радостно прыгающий по цирковой арене? По-моему, неплохое завершение долгой и трагической истории. Как пророчески сказал когда-то всё тот же Высоцкий: "Если будет выступать – я пойду смотреть…"

Вадим Нифонтов

Февраль-май 2003 г.