Душа Дан был женат, и, как и многие женатые мужчины, старался найти себе женщину, о которой он мог бы мечтать. Он познакомился с Мартой в гостях. Здесь было много людей, все шумели и спорили, а она тихо сидела в тени, сложив на коленях тонкие руки. Она была не лучше и не хуже многих, - достаточно привлекательна, чтоб обратить на себя внимание Дана. Он сел рядом с ней и предложил погадать по ладони. Ее кожа была прохладной. Она слушала его спокойно, не соглашаясь, но и не возражая тому, что говорил о ней Дан. Он рассказывал Марте ее судьбу - в основном, о нереализованных планах и скрытых возможностях, а сам все пытался вспомнить, что же напоминает ему рисунок линий ее руки. "Заходи в гости", -сказала Марта, когда они попрощались у ее дома. Дан не знал, как так получилось, что он пошел ее провожать, пешком, хотя идти было далековато, и его дома давно уже ждали. Перед ним стояло немного печальное, бледное лицо Марты с большими глазами, и, когда Дан возвращался, он все старался решить, что она за человек. Перед сном он случайно взглянул на собственные ладони. Да, это был тот же самый рисунок линий: крупнее, и резче очерченный, но практически копирующий мартин. Дан пришел к Марте через два дня. Он хотел прямо сказать ей о своем открытии, но вместо этого он почему-то начал нести веселую чушь, говорил о том, что хочет сделать в этом городе, о том, что много пишет - и все в стол. Марта слушала так же внимательно, без эмоций, но улыбаясь в нужных местах. Когда слова кончились, Дан ушел. Он так и ничего о Марте не узнал, кроме того, что их взгляды на жизнь совпадают, - ведь она не спорила с ним. Ему было приятно, что существует женщина, с которой можно поговорить обо всем, исключая, конечно, чужие секреты. После она приснилась ему. В этом сне не было ничего необычного: так же, как наяву, за чашкой чая, Дан раскрывал перед Мартой себя. Потом он замолчал, ощутив какую-то прозрачность, ясность ситуации: он и Марта будто бы жили по-настоящему, а то, о чем он говорил, было сном. И тут Марта спросила, любит ли он жену. - Ты любишь свою жену? - спросила Марта на другой день, уже не во сне. Дан смутился. Ему не хотелось, чтоб кто-нибудь лез в его семейные отношения, и без того напряженные, тем более - другая женщина, женщина, нравящаяся ему. - Я не прошу тебя отвечать вслух, - сказала Марта, - Ответь хотя бы себе. - Угу, - кивнул Дан, - Я ответил. И он недоверчиво посмотрел на Марту: ей-то это зачем, если она не услышит ответа. - Еще вопрос, - сказала Марта, - Какой смысл для себя ты видишь в собственных детях? Это был еще более неприятный для Дана вопрос. Он видел смысл вовсе не в детях, но признаваться в этом прямо он боялся, как будто мог навредить этим своим дочкам. Ему казалось, что Марта прочла его мысли. - Есть моя жизнь, - произнес твердо Дан, - И есть твоя. - Я понимаю, - в глазах Марты стояла решительность, - Но кругом слишком много людей, которые врут сами себе, и им от этого плохо. Дан отвел взгляд. Ему действительно становилось плохо. - А ты никогда не хотел... Она не закончила свой вопрос. Дан не видел рядом с собой ничего. Потом в пустоте появилась Марта. - Пойдем, - сказала она, протянув прохладную руку. Дан подчинился. Шли они долго. - Ты заходи, - сказала ему Марта, - а я подожду. С удивлением Дан узнал дверь собственной квартиры. Он достал из кармана ключ, и отпер замок. - В последний раз, - раздалось за спиной. - Папа, папа! - закричали дочки, выбежав навстречу. Он взял младшую на руки. Она была словно зверек - теплый, и мало соображающий. - Где ты пропадал? - беспокойно спросила жена. - То есть? - переспросил ее Дан. - Тебя не было три дня. Я всех обзвонила... "Зачем?" - подумал Дан. - Что случилось? Ты обычно предупреждал. - Я не знаю, - ответил Дан. Он никак не мог вспомнить имя жены. Она была как шахматная фигура без имени. Фигура с другой стороны доски. Жизнь в шестьдесят четыре клетки. - Я ухожу, - сказал Дан. - Опять? И не поешь? - Я совсем ухожу, - объяснил он. - Ты с ума сошел? - полюбопытствовала жена, - Ведь мы говорили об этом. Пока не вырастут дети... - Возьми, - Дан протянул ей ребенка. Дочка насупилась. Он сделал шаг назад - за порог. - А вещи? - в голосе жены прозвучала угроза. Дан махнул рукой, и осторожно закрыл дверь. Он ощущал себя каким-то легким: пожалуй, сейчас он бы мог полететь. - Лети, - прозвучал голос Марты. Дан был на улице. На осеннюю грязь падал снег. Он завороженно смотрел на это, а снежинки увеличивались в размерах, и вот уже можно отчетливо разглядеть их строение - многоугольники, перья и лепестки. "Птицы", - подумал Дан. Большая белая птица взмахнула крыльями. Земли под ногами не было. Он летел - высоко, над волнующимся сине-серым пространством. Он не знал, небо то, или море - под ним. Наверху все блестело. Но Дан отчего-то не мог подняться выше. "И куда я лечу?" - спросил он себя. - Куда ты летишь? - рассмеялась Марта. Она была рядом. Тучи рассеялись. Дан стоял на земле, и не понимал, как он, такой тяжелый, мог полететь. - А ты не летал, - сказала Марта, - Тебе все приснилось. На ней было длинное синее платье, и она напоминала волшебницу. - Что тебе нужно? - спросил ее Дан. - А разве ты хочешь вернуться домой? Нет, домой Дан не хотел. Он внимательно присмотрелся к Марте. Она была какой-то чересчур красивой. - Вот, так на самом деле, - она широким жестом обвела все вокруг. Они стояли на большой поляне, вокруг возвышались деревья, а вдалеке вырисовывались очертания гор. И кругом не было ни малейшего признака человеческого присутствия. Дан хотел спросить Марту, где они оказались, но вдруг почувствовал глупость подобных вопросов. У этого места вряд ли могли быть координаты, понятные человеческому уму. По образу и подобию этого леса, наверное, создавались леса на земле... А, хватит думать! - отмахнулся от себя Дан. Он глубоко вдохнул свежий и влажный воздух с запахами смолы и травы. Ему было ясно единственное: здесь он хотел теперь жить. Вместе с Мартой. Или же без нее? А она этого хочет? - Ты должен построить город, - сказала Марта. - Что? - удивился Дан, - Разве один человек это сможет? Или ты что-то другое имела в виду? - То самое, - сказала Марта. - И как я, по-твоему, это сделаю? - А как другие, - тихо сказала Марта, - Руками, умом. Может - сердцем. - Я не понимаю тебя, - но Дан уже чувствовал свою слабость. Другие - много веков назад - действительно строили. Он видел - то город, встающий из озера; то рождающийся под стук топоров деревянный резной кремль; то огромную башню, теряющую острие в облаках. Он - и город. Город и человек. Город - из человека. Но он ничего об этом не знал. - Я не знаю, - произнес Дан, - Я не могу. - Это, наверное, слишком много, - почти неслышно сказала Марта. - Ладно, - Дан не мог видеть ее грустных глаз, - Я пойду. Он повернулся, и медленно побрел к лесу. Перед его глазами маячили города. Они были разных цветов и разных размеров, самый маленький мог бы уместиться на ладони Дана, но в нем содержалось так много... Дан вспоминал полководцев и путешественников, которые находили открытое место, и говорили: здесь будет город. В степях и болотах, в тайге и пустыне. "Так вот в чем дело! - дошло до Дана, - В мире больше нет места для городов". Значит - он не при чем. Невиновен. - Дан, - негромко позвала Марта. Он обернулся. Она стояла перед ним, уставшая и маленькая. Она выглядела так, словно внезапно - за четверть часа заболела. - Я ничего не могу поделать, - развел руками Дан, - Все равно это больше не нужно. Большие глаза Марты влажно заблестели. - Прости. Не ходи за мной, - попросил Дан, - Я ничего не могу тебе дать. Марта покачала головой. Дан отвернулся от нее и побрел дальше. Лес плыл мимо него, потом началась гора. Подниматься было легко - он совсем не чувствовал напряжения в теле. А вот его душа... Он был уже высоко, когда к нему прикоснулись. - Это ты? - удивленно оглянулся он, - А я думал, ты осталась там. Тебя совсем не было слышно. - Я тихая, - сказала Марта. Ее платье истрепалось, на щеке была царапина. Дана пронизало жалостью, но в тот же момент он почувствовал раздражение. Теперь Марта была совсем некрасивой. - Зачем ты за мной идешь? - спросил Дан, - Я здесь не для тебя. Ты взрослый человек, и можешь справиться сама. - Только глупостей не говори, - вздохнула Марта. - Я буду молчать, - разозлился Дан. - Осторожно, - предупредила Марта. - Почему это... - и Дан осекся. Рядом с собой он увидел пропасть. Странно, что он ее не заметил раньше. Это была трещина в горе - широкая, не перепрыгнуть. От нее не веяло холодом, и она не притягивала к себе, - она просто была, и все. Темная, и как будто бездонная. - Но я же умею летать, - пробормотал себе Дан. - Давай прыгнем, - сказала Марта. - Нет уж, ты оставайся, - ответил Дан, - Живи на этом краю. А я на том. - Нет, - твердо сказала Марта. - Почему нет? Нас с тобой ничто не связывает. - Неправда. - Да что ты выдумываешь! - возмутился Дан, - Что ты ко мне привязалась? - Я... Ты без меня... - Ерунда, - отрезал Дан, - Тут мы и распрощаемся. Навсегда. - Глупый, - выдохнула Марта. - Тогда смотри, - и Дан подошел совсем близко к краю. Ему было страшно, он опять отчетливо ощущал свою тяжесть, но ему было неловко перед Мартой. "А вдруг я летал из-за нее?" - пришло в голову, и он отбросил сразу эту мысль. Он сам... - Подожди, - попросила Марта. - До свидания, - сказал Дан, и шагнул. Ничего не случилось. Просто он попал в темноту. Он не мог двигаться здесь, а если б и мог - то все равно не знал, куда. Он помнил синие горы, высокие сосны и облака. "Летать? - вспомнил он, - Да ну, человек не может летать. Так уж он устроен. Конечно, жаль, но ничего не поделаешь". И он хлебнул чай из чашки. Последний глоток. - Еще? - спросила Марта. - Немного позже, - Дан задумался. Он сидел за столом в большой светлой кухне. Марта ставила чайник. - О чем ты? - поинтересовалась она, когда вновь повернулась к нему. - О городах... может быть. - Понятно, - ответила Марта, хотя он не представлял, как ей все может быть понятно. Ему что-то снилось, грезилось... Красивое и странное. - Знаешь, - сказала Марта, - Есть мнение, будто душа мужчины имеет вид женщины. И он замечает ее отражение в своих знакомых. Что ты об этом думаешь? - Не знаю, - Дан поднял глаза на Марту, - Я не думаю. Я просто вижу.
Повторения У Кати в жизни была трагедия. Она увлеклась - всерьез и надолго - преподавателем истории искусств в ее университете. Он был старше ее всего на три года; обладал картинно красивой внешностью, причем не лишенной мужественности; и на лекциях имел смелость рассказывать о собственных, еще сырых, теориях. Последнее Катю особенно вдохновляло. Она училась на заочном, нигде не работала, так что имела достаточно времени для страданий. Но самое худшее заключалось в том, что предмет ее страсти, фактически, отвечал ей взаимностью. Они довольно быстро подружились, он стал заходить к ней в гости, и Кате было смешно на занятиях обращаться к нему на вы. Несколько месяцев между ними, помимо споров и чаепитий, ничего не было, пока Катя не догадалась, что ей необходимо продемонстрировать собственную готовность к большему. Их близость походила, как ни банально это звучит, на горение в темной комнате спички - яркое и быстрое. Позже, когда он ушел среди ночи, Катя недоумевала: а было ли? Он не произвел на нее особого впечатления в плане техники, или силы, но при том - совсем иррационально - вызывал желание быть с ним, и даже - быть им. "Я хочу быть тобой", - подумала Катя. Тут и началось. Она ревновала не только к его жене, но и к любой женщине, с которой он разговаривал, причем прекрасно понимая, что прав на ревность не имеет. Проводя ночь одна, она вспоминала его лицо и тепло, и плакала. Они продолжали встречаться, но он прикасался к ней очень редко, а ее гордость - или умение играть - не позволяли ей откровенно его провоцировать. Он не любил обсуждать свои отношения с ней, хотя Катя чувствовала, что она ему нужна - ее ум, ее тело, ее свобода. Она не собиралась брать на себя определенную роль любовницы женатого мужчины, и в сознании не связывала себя с ним, но вместе с тем переживала, что не может стать его единственной женщиной, что не будет пытаться уводить его из семьи, и все такое. Она знала, что он хотел бы начать жить один, но видела его слабость и неспособность кардинально меняться. Ее раздражала его нерешительность, его, может, излишняя принципиальность; если его долго не было, она готова была с ним порвать, но стоило ей услышать голос по телефону, как ей становилось жарко, и волна эмоций прокатывалась по ее телу от лба до коленей, затапливая всю ее независимость и возрождая наивную веру в счастье. Катя злилась сама на себя, оставаясь одна, и радовалась точно девочка, когда он приходил, стараясь, впрочем, не выставлять свои чувства. Неустойчивость, неопределенность их отношений, которые официально именовались "взаимной свободой", бесила ее, и не давала учиться, общаться, даже - готовить еду. Поэтому Катя в конце концов бросила все, и уехала в Петербург. Сырой и гордый город на время заполнил собой ее сердце. Она подолгу бродила по пустым улицам в центре, а выходя на проспекты, почти не обращала внимания на людей. Ее взгляд направлялся выше - на окна и башни, на стремительно летящие по небу облака. Она запретила себе возвращаться обратно. Требовалось заводить знакомства, и вообще как-то жить. Город, конечно, захватывал, но, стоило Кате где-нибудь остановиться, как на нее накатывала тоска. Она больше не плакала, но Нева и каналы рождали желание перебраться через перила, и прыгнуть в воду. Не за смертью, конечно: просто, чтобы в холодной воде заморозить все происходящие в душе процессы. В таком настроении Катя брела по парку, как вдруг рядом, справа, мелькнуло такое, что заставило ее вздрогнуть. Она остановилась и обернулась, постаравшись, чтоб это выглядело естественно. Неподалеку, в группе художников, за мольбертом сидел тот, из-за которого Катя уехала в Петербург. "Нет, не он, - облегченно вздохнула она в другую секунду, - Но как похож!" Фигура, смуглый цвет кожи, большой рот, глаза, даже оправа очков. Только одежда выглядела более стильной. "Куда уж нам, провинциалам!" - снова вздохнула Катя. Она подошла поближе. - Хотите портрет? - улыбнулся художник, чуть виновато. - Давайте, - она опустилась на раскладной стул, напротив его рисунков. Он работал почему-то одним - синим -цветом. Из-за мольберта Катя не видела его лица, но в поле ее зрения все время мелькал локоть в вельветовом рукаве, да еще ее внимание приковывал размер ботинок. "Не больше сорок первого. Как у того..." - Такая печальная девушка, - проговорил за мольбертом художник. Катя уже пожалела, что согласилась. Она понимала, что не уйдет, что заплатит эти сто пятьдесят рублей, но зачем ей все это нужно? Она посмотрела на листья, дрожащие на ветру, на рябь на воде... - Готово, - произнес художник, приглашая взглянуть. "Синяя Катя, - скептически посмотрела она на рисунок, - Как романтично". - А знаете что? - громко сказал художник, - Я вам его подарю. Неожиданно Катя обрадовалась. Она и не думала, что заслуживает подарков. Ей давно ничего не дарили. Она перевела взгляд на художника. Тот снял очки. - Меня зовут Кирилл, - представился он. Они стали встречаться. Сперва они много гуляли, исхаживали музеи - до тех пор, пока Кате хватало терпения внимательно его слушать. Его монологи напоминали плохо выстроенные лекции. Ей больше нравилось у него в мастерской, когда он молчал. Она сидела у высокого окошка с книгой, не зажигая света, до ночи, а он работал за мольбертом. Его рисунки были наполнены лицами - то по-школьному правильными, реалистичными; то - искаженными в сильной эмоции; то - условными, скорее ликами, чем лицами, в один-два цвета. Иногда Кате казалось, что в нескольких сотнях его работ - набросках, и завершенных, - всего три-четыре лица, которые повторяются. Она не решалась спросить об этом Кирилла, который считал, будто со временем он растет как художник, а рост в числе прочего выражается в переходе от одной темы к другой. "Лицо, - говорил он, - является универсальным зеркалом мира; было бы глупо думать, что я пишу одно и то же - все равно, что считать, будто все люди с одинаковыми именами - один человек". Катя не очень-то ему верила, и сомневалась, верил ли в это по-настоящему он. Кирилл много переживал о том, что никто не предлагает ему персональную выставку - мол, якобы от того, что он не принадлежит ни к одной сильной школе. Однажды Кате пришло, что работы Кирилла напоминают орнамент, служащий средством украшения его жизни, не слишком богатой событиями. Впрочем, она хорошо относилась к нему - к красивым людям не получается отнестись плохо, хотя она и считала, что красота ограничивает человека: ему приходится все время держаться в пределах своей гармонии. Кирилл, например, старался, чтобы его отношения с Катей сохраняли гармонию, уходил от ссор, и любил говорить о возвышенном после близости. Последнее Кате казалось трогательным, но, с другой стороны, постепенно надоедало, и иногда она еле сдерживалась, чтоб не съязвить. Но она не хотела его обижать. А однажды он преподнес ей кольцо одновременно с предложением руки и сердца, и Катя, подумавшая было, что это похоже на сериал, сказала себе "Стоп", подняла на Кирилла радостные глаза, и согласилась. Разумеется, надо было съездить к родителям, и чем ближе поезд подходил к родному катиному городу, тем больше она волновалась. Правда, теперь рядом с ней был ее мужчина, надежный тыл, умный, красивый, воспитанный. Но Катя сомневалась в собственной устойчивости. Она почему-то думала, что встретится на вокзале с предметом ее волнений, но ничего не произошло. Дома она со страхом ждала звонка. Потом через несколько дней на улице она повстречала свою одногруппницу. - Как остальные? Как наши преподаватели? - поинтересовалась Катя, - А помнишь, как нам хорошо читали историю искусств? - Илья Дмитриевич? - переспросила знакомая. Катя насторожилась. Того, о ком она думала, звали вовсе не так. - Ты же помнишь, он совсем дедушка. Теперь на пенсии... Катя скомканно распрощалась, и отправилась домой в недоумении. На другой день она, оставшись одна, набралась храбрости и позвонила на кафедру. Ей ответили, что такой у них никогда не работал. "Может, я сумасшедшая?" - спросила у себя Катя, и набрала его домашний номер. "Квартира Самсоновых, - услышала она сухой, старческий голос, - А вам кого? Нет, девушка, я живу здесь уже двадцать пять лет, и ни о ком похожем не знаю". Кате оставалось только извиниться. У нее чуть-чуть кружилась голова. Она вспомнила, что давно, больше года назад, до Петербурга, у нее не раз возникало чувство, что того человека не существует - особенно, если он не появлялся недели две. Было только сильное впечатление, образ в сознании Кати, но кто знает, откуда это бралось. Она не имела возможности разобраться во всем, и ощущение незавершенности, непонимания так в ней и осталось. Переживания, правда, ушли - ведь Катя не могла переживать из-за несуществующего человека... Кирилл был внимателен к ней, и в жизни Кати настало спокойствие. Она плыла по течению, понимая, что либо ее жизнь совсем не поддается ее воле, либо у нее воли нет вовсе. Две беременности, одна за другой, способствовали сохранению такого состояния. Она и Кирилл остались в родном ее городе; он понемногу забыл, что он художник, и занялся научной работой. Когда он сообщил Кате, что ему предложили читать курс истории искусств, она неожиданно рассмеялась. - Что тут смешного? - оскорбился Кирилл, - Я хорошо знаю этот предмет. - Нет. Просто... - и Катя замолкла. Они уже давно перестали друг другу во всем признаваться; она знала, что он изменяет ей, но она понимала, что у него есть в том потребность. В общем, семья их была как у всех. Устойчивая и определенная форма. Как-то раз Катя зашла к нему в университет. Был перерыв между лекциями, и она в коридоре увидела его издалека. Он оживленно беседовал с какой-то девушкой, та глядела на него с весьма счастливым видом, да и его лицо светилось давно не виденной Катей нежностью. Катя приблизилась, и по-хозяйски положила руку на его предплечье. - Привет, - сказала она. Кирилл сразу как-то сник, хотя и старался держаться прямо. Девушка мельком, недобро взглянула на Катю, и отошла. - Тебе не кажется, - посмотрела Катя ей вслед, - что она на меня похожа? - Нет, что ты! - возразил Кирилл, - Совсем нет. Да и зовут ее Таней. "Причем здесь имя?" - уныло подумала Катя, и после некоторого молчания, спросила: - Знаешь, может быть нам лучше развестись? Пожили бы отдельно... Об этом она говорила не в первый раз. И, как всегда, Кирилл ответил, что он не собирается этого делать. У него диссертация, и потом - дети...ответственность... Но Катю еще волновала та девушка. Она считала, что когда люди не любят друг друга, то могут себе позволить свободу, хотя она предпочла бы свободу полную, как давно, когда ей не надо было думать о детях и о родителях, о чужом мнении, и она жила и действовала, как хотела. Вскоре, перебирая старые вещи, она наткнулась на листок с забытым номером телефона. Но, увидав эти цифры, сразу же вспомнила. Она не отдавала себе отчета, и не понимала, почему делает так, но, набрав номер, и услышав женское "да", спросила: - А Таню можно? - Я слушаю, - ответил голос. Катя осмелела. - Я вам звоню по поручению Кирилла Георгиевича. - Да, я вас слушаю, - повторили на том конце, но голос стал более жестким. - Он просил, - Катя сделала паузу, чтоб вдохнуть воздух, - Он просил вас ни в коем случае не уезжать в Петербург. - В Петербург? - удивились на том конце. - Но я об этом ничего... Честно говоря, я собираюсь скоро в Москву. Буду учиться там. - Таня, - сказала Катя, - Это не он, это я вас прошу. Не уезжайте, пожалуйста, никуда. На том конце промолчали: видно, не знали, что и ответить. - Вам будет хуже, - сказала Катя, - Не сразу, потом. И аккуратно положила трубку. Она чувствовала себя дурой, безмозглой предсказательницей. А тут еще началось головокружение. Катя приложила пальцы к вискам и закрыла глаза. - Смотри, она сейчас упадет! - негромко проговорили рядом. Она открыла глаза. Перед ней неторопливо текла мутная, без отражений вода. - Бабушка, осторожней. Она обернулась. К ней участливо наклонился молодой человек в очках. Его спутница была на два шага дальше, и глядела недружелюбно. - Ничего, ничего, - проговорила Катя слабым голосом. Молодая пара пошла дальше вдоль канала. "Что со мной?" - подумала Катя. Понемногу сознание прояснялось. Ее звали Екатериной Андреевной, она полвека прожила в Петербурге, и ни разу не была замужем. Катя оторвалась от ограды, нащупала стоявшую рядом палочку, и, опираясь на нее, устало побрела домой. "Странно устроена жизнь, - думалось ей, - Я не знаю, кто я и где. Но, вероятно, в этом есть какой-то смысл". А в Петербурге смеркалось.